Война в Чечне / Нина Зверева

Он, конечно, хотел, чтобы страна узнала, как он, мэр, председатель законодательного собрания и генерал округа — все летели в этом транспортном самолете с подарками от Нижегородской губернии сначала в Моздок, а потом в Хасавюрт, где стоял наш Шумиловский полк. И была только одна камера, только одна я: я и мой оператор. И мы должны были передать это на “Вести” и сделать кино.

Мы летели очень долго. И нам говорили потом, что стреляли. Я не знаю, я только видела, что когда после транспортного самолета мы в Моздоке пересели на вертолет, пилот нервничал, безусловно. И мы очень низко летели. Страшно низко. Прямо вот брюхом по деревьям задевали.

Но когда куда-то летишь и что-то делаешь, ни о чем уже не думаешь да? Прилетели поздно вечером, и дальше мне нельзя было присутствовать, как мне сказали, по двум причинам. Во-первых, все перешли на матерный, а, во-вторых, там обсуждался вопрос о выкупе нашего пленного нижегородского офицера. Я думаю, Боря поэтому еще поехал. Видимо, боевики хотели, чтобы он был. По-моему, ночью были переговоры. Меня в это не погружали, и я не вникала. Но за эту бессонную ночь в каком-то БТРе я тоже много чего узнала.

Утром нам сказали, что мы не будем там проводить целый день и должны уехать рано, пока дают воздушный коридор. У меня было всего два часа. И только-только рассвело. Я сказала: “Миша, будем снимать солдат”. А Борис прилетел не для этого. Там должно было быть построение лучших. Там и омоновцы были, и контрактники, но были и солдатики. Меня интересовали солдатики. Я поговорила с ними, ночью. И выяснилось, что они после КМБ — курса молодого бойца — уже через три недели оказались в Чечне. Они еще ничего не умели.

Я же мать. У меня трое детей. Один из этих солдат писал кровью. Я увидела лужицу. И я сказала: “Борь, я буду снимать солдат”. Он говорит: “Мы улетаем через два часа”. В этот момент надо было видеть его лицо. Потому, что я понимала: ничего не будет, никакого сюжета нигде не будет. Командировка сроком 2,5 дня, в которой нет ни одного интервью с Немцовым. Но мы сняли солдат. Мы зашли в землянку. Это знаменитый репортаж. Его недавно выложили в интернете и еще просмотрели сто тысяч человек, хотя это январь 1995 года. Меня это поразило. Эти рваные бушлаты, у всех больные почки. И ребятишки, которые выглядели на 14-15 лет. Репортаж назывался «Еще раз об армии».

Там было столько липкой грязи, и мне вот такие дали сапоги. У меня на них досюда была грязь. И в этой грязи мы зашли в этот вертолет. Опаздывали. Они орали: “Нина, Нина”, — а мы с Мишей, с этой камерой нашей тяжеленной забежали в этот вертолет, сели. Никто не знал, кроме Бори, где мы были, и мэр спросил: “Ты почему не снимала? Мы же там всех наградили, всем раздали. Гуманитарную помощь привезли от нижегородцев. Где ты была?” Боря сказал: “Она кино снимала”. Подсел ко мне в этом вертолете. И сказал: “Ну как?” Я говорю: “Боря, это ужасно. Это ужасно. Это 41-й год. Я ничего подобного в жизни не видела. У меня есть это кино”. И он вдруг сказал мне: “Молодец”. И сидел с трагическим видом. Потому что в нем боролись эти два чувства. Конечно, ему очень хотелось, чтобы мы снимали его миссию. Он прилетел за тридевять земель поддержать наших солдат. А вместо этого я сняла кино про то, как солдаты там живут.

Это был Шумиловский полк. Но когда мы были там, не было ни одного погибшего. Там было более-менее тихо. Постреливали… А через две недели после того, как мы уехали, начались бои. И погибали те ребята. И мы с Мишей делали репортажи для “Вестей”. Мне все время казалось, что в каждом этом гробу парень, которого я снимала в этой землянке.

Смотреть видео Вернутся в главу "ВОЙНА В ЧЕЧНЕ"