Норд-Ост / Ирина Хакамада

Захват заложников. Катастрофическая ситуация, совещание у Чубайса. И он сказал: “Просьба никому, несмотря ни на что, что бы вы ни думали не комментировать, не выступать, ничего не инициировать. Каждый сидит в своем кабинете. Ира, ты сидишь в своем кабинете вице-спикера. Боря, ты сидишь у себя. И до тех пор, пока вас не позовет штаб, вы не открываете рта и вообще ничего не делаете”.

Я человек дисциплинированный. Я приехала прямо с утра, смотрю телевизор, все, что происходит. Меня трясет. И никуда не лезу. В этот момент звонит от Лесневской ее сын Лесневский с РЕН-ТВ. И говорит: “Заложница вышла на нас. Ей дали телефон. Они готовы вести переговоры. У них есть список. В этом списке есть вы. Там есть еще другие”. Там есть Явлинский, там есть Немцов, нет, Немцова там не было, по-моему. Явлинский, Политковская, а, может быть, и Немцов был, не помню. Но все не в городе. “Ир, вы единственная в городе. Поэтому просьба ехать туда в штаб и вести переговоры”. Ответ мой был нормальным. Я сказала: “Я никуда не поеду, пока не будет указания штаба. Ребята, вы – журналисты. Вы наяриваете свои рейтинги. Это еще надо проверить, что там за списки”. Я была все-таки профессиональный человек. Через полчаса мне звонит Ястржембский. “Ира, все правильно. Ты в списке, списки есть. Их составили заложники и передали через террористов. В смысле, передали каким-то образом — то есть это не террористы придумали. Это просьба заложников. Нужно идти ради них. И вы там есть, и вы на месте. Поэтому, пожалуйста, приезжайте. Надо помочь”.

Пока я туда ехала, мне позвонил Немцов. “Ты, говорит, куда едешь?” Я говорю: “Я еду в штаб”. “А зачем?” Я говорю: “Я в каких-то списках, и мне нужно идти на переговоры”. “Я, — говорит, — сейчас приеду. Я говорю: “Борь, ну ты, как хочешь, потому что я тебя не заставляю. Я еду, меня попросили приехать. Я действую чисто технологично. Я не играю в эти игры. А давай вместе, туда. Это не развлекуха. Это все очень серьезно”. Он говорит: “Нет, я все равно приеду”. Я, когда приехала, меня тоже подвели к [первому заместителю директора ФСБ Владимиру] Проничеву. Он говорит: “Нужно идти. Вы пойдете с Иосифом Давыдовичем, это наша крыша”. Ну, были связи с чеченцами у Кобзона. Он же в этот момент был там в первый раз. И вытащил даже там каких-то маленьких детей. “Вы пойдете с ним, и пожалуйста, будьте очень внимательны. Попытайтесь затянуть время. Попытайтесь вытащить максимум людей. Уговорить. Вам нужно тянуть время и помочь людям приспособиться. И заодно, смотрите внимательно, какие шнуры, где, что. Какие пояса да? Нам любой такой наблюдательный взгляд нужен”.

И в этот момент мне звонит Чубайс. Я отошла, я говорю: “Хорошо, мы идем”. И Чубайс мне звонит. Да, и тут подходит Борис Немцов и говорит: “А вы не идете”. Я говорю: “Почему? В каком смысле? Я не поняла”. Я смотрю на Кобзона: “Мы идем или не идем?” Кобзон спокойно смотрит на меня. Говорит: “Ир, ну, как скажешь”. Я говорю: “Ребята, я вам тут что, начальник что ли? Вообще, что за бардак?” Я говорю: “Если это нужно”. Поворачиваюсь к Проничеву: “Скажите, пожалуйста, мне нужно идти?” Он говорит: “Да, вам нужно идти”. Говорю: “Значит, мы идем”. И в этот момент раздается звонок. Я беру трубку, и Толя говорит: “Ты знаешь, шефу не очень нравится, чтобы ты туда шла”. Я говорю: “Там больше 900 человек. И мне…” Ну, дальше была нецензурная речь. Типа, мне по х.., что там шефу нравится. Я пойду. Все, вопрос решен. Говорит: “Ему так и передать?” Я говорю: “Можешь так и передать”.

Вот это был мой разговор. После этого я ушла. Бориса я не видела. Потом, когда уже все произошло, туда запустили Рошаля. Мы запустили врачей. Мы получили у террористов разрешение, вначале они требовали врачей только с иностранными паспортами. Потом Рошаль смог войти и кому-то там помочь. Женщина кричала, внутри зала я не была. Они вели переговоры в фойе. Договорились, что выпустят многих иностранцев. Но, по-моему, из этого ничего не вышло. Отпустили ту, которая передала этот список. Она каким-то образом исчезла, и больше я ее не видела. Что это был за человек, девушка, я не знаю. И я тянула время, как могла, столько я с ними говорила. То на жалости, то так, то этак, отпустите деток. Они говорят, что деток нет, что у них 11-летних детей тоже убивают, а маленьких грудников, пятилетних, они отпустили. Потом они начали грозить, что всех перестреляют, сняли специально маски, показали, что они смертники. “Мы ничего не боимся”. Я говорю: “Ну, если убийцы, тогда расстреляйте. Если у вас какие-то требования, вы изображаете политиков, давайте”. И опять: прекратить, вывести войска. Я говорю: “Ну вы чего, издеваетесь что ли? Вы сейчас кому это говорите? Я же понимаю, что вам надо”. И дальше была ключевая фраза: “Ты ничего не решаешь. Тебя позвали заложники. Ты ничего не решаешь. Поэтому ты должна передать туда, что нам нужен человек, который решает. Или он сам, или его человек. И только с ним мы будем говорить обо всех условиях”. Вот с этим мы вышли.

Потом Борис Ефимович долго объяснял, и я не имею права это цитировать, но объяснял очень резко. Он сказал, по-моему, на “Эхе Москвы”, что его не пустили, потому что, если бы он туда пошел, то его бы рейтинг был бы круче, чем у Путина. То есть вопрос заключался только в одном: в каком смысле не пустили?

Смотреть видео Вернутся в главу "НОРД-ОСТ"